Журавлева Н.С. Из повседневной жизни уральских писателей в 1930-е годы

Из повседневной жизни уральских писателей в 1930-е годы

Представители творческих профессий во все времена отличались специфичным взглядом на природу вещей. Как правило, писателей, художников и прочих лиц свободных профессий отличают повышенная эмоциональность, ранимость, глубина чувств. Про таких людей чаще других говорят, что они «витают в облаках», оторваны от реальности. Бесспорно, им гораздо сложнее приспособиться к обычной бытовой жизни. Очевидно, что в период 1930-х годов и без того непростая жизнь деятелей литературы и искусства значительно осложнилась. Форсированная индустриализация и строительство социализма в отдельно взятой стране привели к резким трансформациям всех сфер жизни общества, пережить которые даже сильным духом людям очень непросто.

Уральские писатели, творившие в годы первых пятилеток, в этом смысле не стали исключением. В частности, М.С. Гроссман так описывал занятия магнитогорской литературной бригады «Буксир»: «Молодые писатели стройки занимались в холодной, насквозь прокуренной комнате двухэтажного барака… измотанные непогодой, ударной работой, не очень-то сытые, одетые кое-как (иные деревенские парни поначалу ходили в лаптях) – они после смены бежали в барак, и начинались баталии о слове, о стихе, о политике, о будущем»[1].

Бедность большинства людей, отсутствие товаров первой необходимости в молодой советской стране воспринималось многими как временное недоразумение. Поэт М.Д. Львов на одной из встреч в музее ЧТЗ рассказывал: «Жили в общежитии. Костюм – один на всех. Да и у того брюки сзади протерты. Право надевать его имел тот, у кого предстояло свидание. Мы уходили от наших подруг как от королев, пятясь спиною к двери. Наверное, они понимали причину такого нашего галантного поведения и прощали нам. Мы были бедны, полуголодны, но зато какими щедрыми были наши души! Никогда не забуду: когда на Северном полюсе побывали Папанин и Чкалов, мы отправили им телеграмму в стихах! На это мы не жалели денег»[2].

Б.А. Ручьев, пожалуй, самый талантливый и знаменитый уральский поэт 1930-х гг., собирался предстать перед корифеями на Первом Всесоюзном съезде писателей буквально в рванье. «На нем старый ватный пиджак не по росту. Ботинки с обмотками, носки кверху задрались, кепчонка старенькая...», - вспоминала его сестра. - «Ты откуда, говорю, в таком виде? А он: «Я, Галя, на съезд писателей приехал», а сам вынимает горсть денег, что-то огромную сумму по тем временам, и говорит: «На, бери, мне не надо»… С помощью добрых соседок отогрели его, помыли, накормили, … одели с головы до ног»[3].

Воспоминания Львова об условиях жизни студентов заочного отделения Литинститута в 1930-е гг. были типичными для того времени. В комнате, которую он снимал вместе с друзьями, не оказалось даже кроватей. У него самого не было осеннего пальто. Спал на газетах. «Утром покупали черный хлеб и сахарный песок. Такой вот завтрак. Обедаем – напротив, в Юридическом институте… Ужин, чаще всего, «отменяем» добровольно – как «буржуазный пережиток» и сидим занимаемся допоздна…»[4].

Искренняя вера в «светлое будущее» помогла советским людям пережить и суровые тридцатые годы, и грядущую Великую Отечественную войну. Так, в нише фундамента небольшого сооружения под Чебаркулем было замуровано письмо двадцатилетним, живущим в 2035 г. Писали его уральские литераторы – строители страны социализма, обращаясь к сверстникам, которым, как они полагали, посчастливится завершить отдельные работы в прекрасном здании коммунизма[5].

Большинство поэтов и писателей были молоды, оптимистично настроены и по-своему очень счастливы, несмотря на унизительные условия жизни и труда. Умение воспринимать жизнь с юмором, думается, нередко выручало их в трудных ситуациях. В этой связи невозможно оставить без внимания пародии литераторов друг на друга. П. Хорунжий вспоминал, что на свердловской квартире Ручьева и С. Уланова проходили неформальные встречи местных авторов. Однажды К.Ф. Реут принес громаднейший фолиант – какую-ту форму отчетности конторы «Центроспирт». «Вся тысяча страниц была аккуратно разграфлена, но не заполнена. Реут сказал: это будет наш «Журнал журналов». Писать всем и обо всем!». Первой записью в журнале стала пародия Яр. Смелякова на стихи К. Мурзиди: «Я, любимая, попросю //Вас явиться на Коксохим. //Там я буду кричать вовсю //И прикидываться глухим!»[6].

В «Журнале журналов» его «отец-основатель» Реут чаще других оставлял свои автографы. Например, он сопроводил такой шуткой шарж Бродовского, любившего давать всем указания, о чем и как писать: «Не зная Бродовского, не суйся в литературу!»[7]. Или по примеру призыва тружеников санитарии и гигиены к населению Реут сочинил новый лозунг: «Не плюйте на пол, а плюйте на критические статьи Алеши!». Как объяснил Хорунжий, «один литератор по имени Алеша написал ряд статей о творчестве уральских поэтов. Статьи неудачны: ругал за то, за что надо хвалить, и наоборот»[8].

В воспоминаниях Хорунжего о поэтах-уральцах 1930-х гг. Реут выглядит самой неординарной фигурой и вызывает настоящие человеческие эмоции. Благодаря широкому кругозору он отличался от своих соратников: отец-агроном сумел дать сыну воспитание и образование. Этим объясняется частое обращение Реута к историческим знаниям. К примеру, «один юноша принес стихи на тему «раньше и теперь» о колхознице-трактористке, которая, выступая на собрании, якобы похвалялась: «Меня, девушку, пропили //да на свадебном пиру. //А теперь я «Катерпиллер» //Разберу и соберу», – вспоминал Хорунжий. – «Косте пришлось использовать образец ответа, который он считал самым вежливым. – Знаете, что сказал поэт Никола Буало королю Людовику IX, когда тот прочитал ему свои стихи? – Для Вашего Величества нет ничего невозможного. Вы, Ваше Величество, хотели написать плохие стихи. Вашему Величеству это блестяще удалось! Вам можно сказать тот же комплимент»[9].

История создания челябинского областного издательства (Челябгиз) также по-своему показательна. Стремление трудиться и творить на благо молодой страны оказалось настолько сильным, что издательство начало функционировать гораздо раньше официального открытия в 1935 г. Так, первый литературный редактор Челябгиз Б.В. Кинд, принятый первым директором издательства Э.А. Шиллером на работу, вспоминал: «Чтобы не терять времени, мы решили на первых порах разместиться в моей квартире на улице Елькина. Уладив «дипломатические отношения» с женой, я на деревянных воротах частного дома поместил написанную от руки вывеску: «Книжное издательство». Вместе с Шиллером мы составили тематический план, финансовую смету, их, где положено, утвердили». Нам открыли текущий счет в банке. И вот в издательство потянулись авторы. Входя в сени, даже терялись: «Сюда ли попал?». Но жена, встречая гостей иной раз с ведром и половой тряпкой в руках, ободряла: «Проходите, проходите, не стесняйтесь. Издательство здесь. Вас ждут»»[10].

Советское государство сумело направить энтузиазм масс в нужном направлении и, в частности, активно использовало лиц творческих профессий в политических целях. Зачастую это скрывалось под понятием «общественная работа». Так, осенью 1933 г. свердловские писатели участвовали в хлебозаготовках. Из отчета Новоселова на совещании в обкоме партии становится понятно, в чем заключались их обязанности. Он сообщил, что пробыл в Осинском районе с 22 октября по 18 ноября и добился следующих результатов: «…по договоренности с секретарем ячейки проводил по деревне собрания, контролировал работу уполномоченных сельсоветов и колхозов, организовал выпуск стенгазеты. Собирал материал, написал статью, организовал красную и черную доски. Участвовал в проведении празднования октябрьской годовщины. Потом прикрепили к деревне Глубокая. Я там добивался максимального количества лошадей для вывозки хлеба, чтобы подводы нагружать по возможности полно, чтобы производить обмолот зерна»[11]. Кроме того, по признанию Новоселова, он участвовал в раскулачивании двух хозяйств. С. Шмаков, вообще, проводил чистки колхозов от чуждых элементов в составе «четверки» (он, председатель сельсовета, партсекретарь, уполномоченный Кунгурского исполкома).

Большинство из уральских писателей не занимались литературой профессионально, им приходилось зарабатывать на жизнь тяжелым физическим трудом. Многие авторы 1930-х гг. взялись за перо после «призыва ударников в литературу». Отныне при вхождении в творческую организацию предпочтение отдавалось рабочим, занятым на производстве. В частности, большинство членов магнитогорской литбригады «Буксир», в том числе Ручьев, Л.К. Татьяничева, М.М. Люгарин, по комсомольской путевке оказались направлены на строительство местного металлургического завода. Естественно, такое напряжение сил отрицательно сказывалось на их здоровье. К примеру, поэт А. Ворошилов, переохладившись на строительстве металлургического завода в 40-градусный мороз, заболел скоротечной чахоткой и скончался в 1932 г. в двадцатилетнем возрасте[12].

         При этом огромные физические и интеллектуальные нагрузки зачастую пробуждали в людях стремление к поиску ответов на волнующие вопросы. В 1930-е гг. большинство из них, так или иначе, связывалось с политикой государства. При этом любознательность отнюдь не почиталась как добродетель. Многочисленность репрессированных «инженеров человеческих душ» убеждает в этом[13]. Так, в номере Центральной гостиницы Челябинска в конце 1930-х гг., где проживали Люгарин, Ручьев, художник Е. Куликов, разместился некий литературный клуб. «В пьяном угаре поэты … читали нам есенинские стихи, … в них находили созвучность своим собственным настроениям. В разговорах о Есенине … истолковывали причины его самоубийства в антисоветском духе, заявляя, что Есенина загубили советская обстановка, казенщина, которую он не переносил. Мы делали из этого контрреволюционный вывод, что в условиях созданных советской властью, талантливым писателям и поэтам жить вообще невозможно, что на них одет тесный хомут «идеологической выдержанности», и если они не хотят превратиться в попугаев, то уйдут из жизни сами или их убьют. Эти контрреволюционные выводы мы применяли к себе сами, находя, что и нам душно в рамках, созданных партией и Советской властью»[14].

Несмотря на то, что эти высказывания прозвучали от Куликова во время допроса НКВД, они отчасти отражают настроения советской художественной интеллигенции «эпохи великих строек коммунизма». Для более подробного анализа этой проблематики стоит обратиться к исследованию И.Г. Непеина «Палачи и жертвы», в основу которого легли следственные дела репрессированных деятелей литературы и искусства Южного Урала.

Между тем, как ни парадоксально, в истории уральской литературы случалось, что впавший в немилость писатель сумел возродиться на новом профессиональном уровне. В частности, обращение П.П. Бажова к сказочным сюжетам и легендам во многом связано с его исключением из партии в 1939 г.* Из его воспоминаний об этом времени: «… выдалась такая невеселая полоса, что я оказался не у дел. Ну и взялся всякие давние задумки обрабатывать»[15]. Или это: «…время такое. Некогда сосредотачиваться. А у меня по стечению горьких обстоятельств, времени оказалось предостаточно… Начал я сказы писать как бы для того, чтобы боль свою притушить»[16].

Дочь писателя в своих мемуарах отмечала, что это был очень тяжелый период в жизни семьи, существовавшей только за счет отцовских заработков. Жизнь в изоляции также была непростой: прежде гостеприимный дом многие старались обходить стороной. Тяжелее всего пришлось самому писателю, которому уже давно перевалило за пятый десяток: «Днем он копал огород, ночью сидел за своей старенькой конторкой и записывал все, что придумалось за день»[17]. Между тем, написанные сказы Бажова могли так и не увидеть свет. В частности, редактор сборника, которому Бажов принес свои творения на печать, назвал их фальсификацией фольклора и отказал в публикации. Вероятно, на это решение повлияло не только исключение Бажова из партии, но и разгромная статья в журнале «Красная новь», напечатавшая отрывки из будущей «Малахитовой шкатулки». Но эти рассказы прочитал известный советский поэт Д. Бедный и спас Бажова от разгрома[18].

Репрессии, отсутствие стабильности и материальной устроенности, противоречивое положение профессиональных писателей, необходимость повышения квалификации и общении с единомышленниками – все это в конечном итоге двигало желанием начинающих авторов войти в состав Союза советских писателей. Первый Всесоюзный съезд советских писателей в августе 1934 г. открыл эпоху создания региональных отделений этой творческой организации. Однако, по мнению В. Антипиной, большинство литераторов вступали в Союз писателей для получения материальных благ. Такой вывод она сделала на основании анализа многочисленных писем и протоколов заседаний[19].

Между тем Первый Всесоюзный съезд советских писателей в августе 1934 г. открыл эпоху создания областных отделений по всей стране. Началось формирование уникального в мировой цивилизации культурного пласта – советской социалистической литературы. Ее становление и дальнейший расцвет во многом определялись зарождением местной региональной литературы и культуры в целом.